Мой полет - гора скомканных листов, запах карандашей из жестяной банки; жидкая акварельная краска, стекающая вниз по моей руке, образующая на предплечье словно вены, только цветные; запачканное в мягком карандаше ребро ладони, которое оставляет следы на шершавой акварельной бумаге; черная, как деготь, стирательная резинка, которая всегда сильно пачкается в процессе рисования; набранная на плоскую кисть свежая гуашь, которая заставляет меня почувствовать себя Винсетом Ван Гогом; цветные мазки, словно у импрессионистов, которые кажутся на первый взгляд нелепыми и неуместными, но каждый из которых обдуманно оставлен на своем месте, и которые нравятся мне сами по себе, даже не составляя что-то, что можно осознать.
И помимо приятных деталей со мной навсегда остаются эмоции.
Я рисую ради этого эмоционального комка в животе, который появляется каждый раз, когда я рисую что-то на протяжении часа, постоянно попровляя и стирая, и вижу наконец, вижу и не верю, что вот оно, то что было нужно, то, что я искала уже час. Я нашла это наконец. Нашла. Но теперь должна, просто обязана быть аккуратной, почти не дышать, чтобы не упустить это и ничего не испортить. Или тот момент, когда я, проведя карандашом в последний раз, понимаю, что именно этот раз должен быть последним, и если сделаю здесь что-то еще, хоть малюсенький штрих, весь труд будет испорчен. Это и есть тот самый момент, когда я понимаю, что здесь я сделать больше ничего не могу, что дальше это уже не моя работа. И я отпускаю своего очередного, как-будто ребенка, честное слово, в этот мир. И когда я делаю это, мне уже не страшно, что я могу сделать что-то не так. Мне уже не страшно, что кто-то что-то там скажет. Мне уже не страшно. Я будто и высоты перестала бояться.
И прекрасно вот что - ты всегда можешь осозновать, что рисование - это такой вид полета, в котором ты никогда никогда не достигнешь потолка; никогда не будет в рисовании той высоты, которой будет достаточно тебе самому или кому-то из вне, потому что у тебя всегда есть шанс подняться еще выше.